На черной виселице сгинув, Висят и пляшут плясуны, Скелеты пляшут Саладинов И паладинов сатаны.
За галстук дергает их Вельзевул и хлещет По лбам изношенной туфлею, чтоб опять Заставить плясунов смиренных и зловещих Под звон рождественский кривляться и плясать.
И в пляске сталкиваясь, черные паяцы Сплетеньем ломких рук и стуком грудь о грудь, Забыв, как с девами утехам предаваться, Изображают страсть, в которой дышит жуть.
Подмостки велики, и есть где развернуться, Проворны плясуны: усох у них живот. И не поймешь никак, здесь пляшут или бьются? Взбешенный Вельзевул на скрипках струны рвет...
Здесь крепки каблуки, подметкам нет износа, Лохмотья кожаные сброшены навек, На остальное же никто не смотрит косо, И шляпу белую надел на череп снег.
Плюмажем кажется на голове ворона, Свисает с челюсти разодранный лоскут, Как будто витязи в доспехах из картона Здесь, яростно кружась, сражение ведут.
Ура! Вот ветра свист на бал скелетов мчится, Взревела виселица, как орган, и ей Из леса синего ответил вой волчицы, Зажженный горизонт стал адских бездн красней.
Эй, ветер, закружи загробных фанфаронов, Чьи пальцы сломаны и к четкам позвонков То устремляются, то вновь летят, их тронув: Здесь вам не монастырь и нет здесь простаков!
Здесь пляшет смерть сама... И вот среди разгула Подпрыгнул к небесам взбесившийся скелет: Порывом вихревым его с подмостков сдуло, Но не избавился он от веревки, нет!
И чувствуя ее на шее, он схватился Рукою за бедро и, заскрипев сильней, Как шут, вернувшийся в свой балаган, ввалился На бал повешенных, на бал под стук костей.
На черной виселице сгинув, Висят и пляшут плясуны, Скелеты пляшут Саладинов И паладинов сатаны.
ЗЫ И это написано человеком, которому не было 16 лет
Мысли перескакивают с человека на человека, как блохи. Но кусают не всех
I
Серьезность не к лицу, когда семнадцать лет... Однажды вечером прочь кружки и бокалы, И шумное кафе, и люстры яркий свет! Бродить под липами пора для вас настала.
В июне дышится под липами легко, И хочется закрыть глаза, так все красиво! Гул слышен города -- ведь он недалеко, -- А в ветре -- аромат и зелени, и пива.
II
Там замечаешь вдруг лоскут над головой, Лоскут темнеющего неба в обрамленье Ветвей, увенчанных мигающей звездой, Что с тихим трепетом замрет через мгновенье.
Июнь! Семнадцать лет! Цветущих веток сок -- Шампанское, чей хмель пьянит ваш разум праздный, А на губах у вас, как маленький зверек, Трепещет поцелуй, и ваша речь бессвязна.
Мысли перескакивают с человека на человека, как блохи. Но кусают не всех
БОГЕМА (Фантазия)
Засунув кулаки в дырявые карманы, Под небом брел я вдаль, был, Муза, твой вассал. Какие -- о-ля-ля! -- в мечтах я рисовал Великолепные любовные романы!
В своих единственных, разодранных штанах Я брел, в пути срывая рифмы и мечтая. К Большой Медведице моя корчма пустая Прижалась. Шорох звезд я слышал в небесах.
В траву усевшись у обочины дорожной, Сентябрьским вечером, ронявшим осторожно Мне на лицо росу, я плел из рифм венки.
И окруженный фантастичными тенями, На обуви моей, израненной камнями, Как струны лиры, я натягивал шнурки.
Мысли перескакивают с человека на человека, как блохи. Но кусают не всех
ГЛАСНЫЕ
А -- черный, белый -- Е, И -- красный, У -- зеленый, О -- синий... Гласные, рождений ваших даты Еще открою я... А -- черный и мохнатый Корсет жужжащих мух над грудою зловонной.
Е -- белизна шатров и в хлопьях снежной ваты Вершина, дрожь цветка, сверкание короны; И -- пурпур, кровь плевка, смех, гневом озаренный Иль опьяненный покаяньем в час расплаты.
У -- цикл, морской прибой с его зеленым соком, Мир пастбищ, мир морщин, что на челе высоком Алхимией запечатлен в тиши ночей.
О -- первозданный Горн, пронзительный и странный. Безмолвье, где миры, и ангелы, и страны, -- Омега, синий луч и свет Ее Очей.
Рыдала розово звезда в твоих ушах, Цвела пунцово на груди твоей пучина, Покоилась бело бескрайность на плечах, И умирал черно у ног твоих Мужчина.
Мысли перескакивают с человека на человека, как блохи. Но кусают не всех
Мне нравится Рембо. Впрочем, я его плохо знаю. Эти стихи, за исключением первого, тоже впервые увидел)) Но увидеть в шнурках струны лиры.... меня потрясло
Серьезность не к лицу, когда семнадцать лет...
Однажды вечером прочь кружки и бокалы,
И шумное кафе, и люстры яркий свет!
Бродить под липами пора для вас настала.
В июне дышится под липами легко,
И хочется закрыть глаза, так все красиво!
Гул слышен города -- ведь он недалеко, --
А в ветре -- аромат и зелени, и пива.
II
Там замечаешь вдруг лоскут над головой,
Лоскут темнеющего неба в обрамленье
Ветвей, увенчанных мигающей звездой,
Что с тихим трепетом замрет через мгновенье.
Июнь! Семнадцать лет! Цветущих веток сок --
Шампанское, чей хмель пьянит ваш разум праздный,
А на губах у вас, как маленький зверек,
Трепещет поцелуй, и ваша речь бессвязна.
(Фантазия)
Засунув кулаки в дырявые карманы,
Под небом брел я вдаль, был, Муза, твой вассал.
Какие -- о-ля-ля! -- в мечтах я рисовал
Великолепные любовные романы!
В своих единственных, разодранных штанах
Я брел, в пути срывая рифмы и мечтая.
К Большой Медведице моя корчма пустая
Прижалась. Шорох звезд я слышал в небесах.
В траву усевшись у обочины дорожной,
Сентябрьским вечером, ронявшим осторожно
Мне на лицо росу, я плел из рифм венки.
И окруженный фантастичными тенями,
На обуви моей, израненной камнями,
Как струны лиры, я натягивал шнурки.
Фантастика!
А -- черный, белый -- Е, И -- красный, У -- зеленый,
О -- синий... Гласные, рождений ваших даты
Еще открою я... А -- черный и мохнатый
Корсет жужжащих мух над грудою зловонной.
Е -- белизна шатров и в хлопьях снежной ваты
Вершина, дрожь цветка, сверкание короны;
И -- пурпур, кровь плевка, смех, гневом озаренный
Иль опьяненный покаяньем в час расплаты.
У -- цикл, морской прибой с его зеленым соком,
Мир пастбищ, мир морщин, что на челе высоком
Алхимией запечатлен в тиши ночей.
О -- первозданный Горн, пронзительный и странный.
Безмолвье, где миры, и ангелы, и страны,
-- Омега, синий луч и свет Ее Очей.
Рыдала розово звезда в твоих ушах,
Цвела пунцово на груди твоей пучина,
Покоилась бело бескрайность на плечах,
И умирал черно у ног твоих Мужчина.
Полный ступор
Покуда нож в его
Мозгах, в их липкой массе,
С удара одного
Все мысли не погасит,
(О, надо бы еще
И нос ему и губы
Отсечь! Пришел расчет!
Живот вспороть ему бы!)
Да, надо! Ведь пока
Мозг не пронзят клинками,
Не отобьют бока,
Кишки не бросят в пламя,
Ребенок, что всегда
Помеха всем и бремя,
Лгать будет без стыда
И предавать все время;
Загадит все кругом,
Как дикий кот... О боже!
Когда умрет -- о нем
Вы помолитесь все же.
Апофеоз? Апокалипсис?
Оберончик!!! Признайся честно... читать дальше
Но вообще-то мне понравилось...
Мне больше подуше сегодня что-то типа:
Голова фавна
Среди листвы зелено-золотой,
Листвы, чей контур зыбок и где спящий
Скрыт поцелуй,-- там быстрый и живой
Фавн, разорвавший вдруг узоры чащи,
Мелькает, и видны глаза и рот,
Цветы грызет он белыми зубами,
Сорвался смех с пурпурных губ, и вот
Слышны его раскаты за ветвями.
Когда же фавн, как белка, убежал,
На листьях оставался смех дрожащий,
И, снегирем напуган, чуть дрожал
Зеленый поцелуй безмолвной чащи.
Вечность
Ее обрели.
Что обрели?
Вечность! Слились
В ней море и солнце!
О дух мой на страже,
Слова повтори
Тьмы ночи ничтожной,
Зажженной зари.
Людей одобренье,
Всеобщий порыв --
Ты сбросил их бремя
И воспарил.
Ведь только у этих
Атласных костров
Высокий Долг светит,
Нет суетных слов.
Надежды ни тени,
Молитв ни на грош,
Ученье и бденье,
От мук не уйдешь.
Ее обрели.
Что обрели?
Вечность! Слились
В ней море и солнце!
Май 1872